В старину, в далёкую старину, все птицы жили на юге, и весной на Алтае пели только горные ручьи и реки.

Однажды эту весеннюю песню воды принёс в тёплые края северный ветер. Всполошились птицы:

— Кто так славно поёт, кто звенит, ни днём ни ночью не умолкая? Какая радость случилась, какое счастье пришло на Алтай?

Однако лететь в неведомую землю было страшно. Напрасно уговаривал беркут скворцов и трясогузок, дроздов и кукушек. Отказались пуститься на север мудрые совы, неж­ные зяблики, серые гуси, свирепый ястреб. Даже благородный сокол собраться в дорогу не решился.

Лишь синичка отважилась. Взмахнула крыльями и полетела.

— Слушай,— крикнул ей вдогонку беркут,— если там хоро­шо, возвращайся скорей, покажи всем птицам дорогу!

— Цици-вю, цици-вю, цици-вю! — засвистала синица.— Вернусь-вернусь-вернусь! Цици-фюить!

Летела синичка над морями и долинами, над лесами и ре­ками. Сначала спешила-торопилась, часто-часто перебирала крыльями, потом всё медленнее, медленнее… Живот у неё озяб, крылья ослабели… И когда уж совсем обессилела, увида­ла холмистые алтайские горы. В лучах восходящего солнца Алтай стоял весь розовый. Сверкали, будто огнём охваченные, холмы и долины.

— О, какой большой костёр! — сказала синичка.— Уж луч­ше сгореть, чем замёрзнуть…

Сложила она крылья и упала. Но не в огонь, а на снег.

Снега синица не знала, испугалась: «Умру я сейчас…» Голо­ву склонила и увидала на белом снегу ягодку-рябинку прошло­годнюю. А рядом на пеньке, в трещине, спала личинка, завёрну­тая в сто паутинок.

Клюнула синица разок, клюнула другой, и сердце у неё взыграло, живот согрелся, голова лёгкая стала!

С каждым днём залетала она в лес всё дальше, еды находила всё больше. Хорошо, оказывается, жить здесь, на Алтае.

И слово своё «вернусь-вернусь-вернусь» синица забыла.

Забыла, для чего сюда летела, кто послал её в этот обильный край; где родилась, и то уже не помнит.

Но вот однажды зашатались деревья от ветра, почернело небо от птичьих крыльев. Это прилетело птичье войско.

Впереди всех грозный беркут.

Опомнилась синица, испугалась. А беркут уже кружит над ней:

— Хорошо ли живёшь, синица?

Молчит она, даже хвостик не трепещет.

— Почему к нам не вернулась? — спрашивает беркут.— Почему всех птиц в этот богатый край не позвала?

Голову синичка опустила, слова сказать не может, оправдаться не смеет.

Тихо-тихо стало в лесу, и синичка услышала теньканье первой весенней капели. Встрепенулась синичка, запела, откуда голос такой звонкий взялся:

— Дил-кель!.. Дил-кель!.. Весна, приди! Весна, приди! Кла­няюсь вам до земли, великий беркут! Посмотрите, в этом краю лёд в семь рядов лежит, снег из семидесяти семи туч падает. Я одна тут с зимой спорю, весну зову: «Дил-кель!.. Дил-кель!.. Весна, приди! Весна, приди!» Это по моей просьбе тёплый ветер подул, белый снег потемнел. Сама за вами лететь собиралась, да недосуг, весеннюю песню оборвать нельзя. «Дил-кель!.. Дил-кель!.. Весна, приди, приди!» Цици-вю, цици-вю! Цок-цок-цок! Цици-фюить! Слушайте, слушайте, великий беркут, смотрите, смотрите! Дил-кель!.. Дил-кель!..— звенела синица.— Весна, приди!

И там, где слышалась эта песенка, снег таял, просыпались ручьи и реки, лопались на деревьях тугие почки.

— Ладно,— засмеялся беркут,— на этот раз прощаю тебя, лёгкая головушка. Через год видно будет, правду ли ты го­воришь.

Вот с тех пор, чтобы обман не раскрылся, синица раньше всех в лесу запевает весеннюю песнь, а за ней начинают петь и другие птицы.