На одной улице стоял старый-престарый дом, построенный лет триста тому назад. Это можно было прочесть на балке, где год его постройки был вырезан в обрамлении тюльпанов и плетей хмеля. Там же было целое стихотворение, написанное так, как писали в старину, а на балках над каждым окном красовались уморительные рожи. Верхний этаж далеко высту­пал над нижним, а под самой крышей проходил водосточный желоб, оканчивавшийся головой дракона. Дождевая вода долж­на была вытекать у дракона из пасти, но текла из брюха — желоб то был дырявый.

Все прочие дома на улице были такие новенькие, опрят­ные, с большими окнами и ровными стенами. Сразу видно было, что они не желают иметь ничего общего со старым домом и, пожалуй, даже думают про себя: «Долго ли это старье будет торчать тут на позор всей улице? Из-за этого выступа нам не видно, что делается дальше на нашей стороне улицы. А лестница-то! Широченная, будто во дворце, высо­ченная, словно ведет на колокольню. Железные перила, как у входа в могильный склеп, да еще с медными шишками. Какая безвкусица!»

На другой стороне улицы дома были такие же новенькие, опрятные, и думали они то же самое. Но в одном из них сидел у окна маленький краснощекий мальчик с ясными лу­чистыми глазами. Ему старый дом и при солнце и при луне нравился куда больше всех остальных. Он глядел на стену старого дома с облупившейся штукатуркой, и его воображению рисовались самые причудливые картины прошлого: целая ули­ца, застроенная такими же домами с широкими лестницами, выступами и островерхими кровлями, солдаты с алебардами и водосточные желоба, извивающиеся, словно драконы и змеи. Да, на этот дом можно было заглядеться!

А жил в нем старик, носивший панталоны до колен, камзол с большими металлическими пуговицами и парик — самый на­стоящий, это сразу было видно. По утрам к старику являлся старый слуга, который прибирал в доме и ходил за покуп­ками. Остальное время старик оставался в доме совсем один. Случалось, он подходил к окну и выглядывал на улицу. Маль­чик кивал ему, и старик кивал в ответ. Так они познакоми­лись и подружились, хотя не обмолвились ни словом. Ну да это ничуть им не мешало.

Мальчик слышал, как родители его говорили:

— Старику живется неплохо, вот только он ужасно одинок! И вот в ближайшее же воскресенье мальчик завернул что-то

в бумагу, вышел за ворота и остановил проходившего мимо слугу старика.

— Послушай! Снеси-ка это от меня старому господину напротив! У меня два оловянных солдатика, так вот ему один! Пусть возьмет его, ведь я знаю, что он ужасно одинок!

Старый слуга обрадованно кивнул и отнес солдатика в ста­рый дом. Потом тот же слуга вернулся спросить, не хочет ли мальчик сам побывать у старика. Родители позволили, и маль­чик отправился в гости.

Медные шишки на перилах блестели ярче обычного, как будто их вычистили к приходу гостя. А резные трубачи — на дверях были вырезаны трубачи, выглядывающие из тюль­панов.— казалось, трубили изо всех сил, и щеки их так и раз­дувались: «Ту-ру-ру! Мальчик идет! Ту-ру-ру!»

Двери открылись, и мальчик вошел в коридор. Стены здесь были увешаны старинными портретами рыцарей в доспехах и дам в шелковых платьях. Доспехи бряцали, платья шурша­

ли… Внутренняя лестница сначала поднималась высоко вверх, а потом приспускалась вниз, и вот уж мальчик на изрядно ветхой террасе с большими дырами и длинными щелями в полу, через которые пробивались зеленые трава и листья. Вся тер­раса, весь двор и стена дома так густо поросли зеленью, что терраса казалась настоящим садом, хотя на самом-то деле она была всего-навсего терраса! Тут стояли старинные цветоч­ные горшки в виде голов с ослиными ушами. Цветы в них росли как хотели. В одном горшке так и лезла через край гвоздика. Зеленые ростки ее разбегались во все стороны и как будто говорили: «Ветерок ласкает меня, солнышко целует и обещает подарить мне еще один цветок в воскресенье! Цве­ток в воскресенье!»

С террасы мальчика провели в комнату, обитую свиной кожей, тисненной золотыми цветами.

— Позолота сотрется, свиная кожа остается! — сказали стены.

В этой комнате стояли резные кресла с высокими спинками и подлокотниками.

— Присядь! Присядь! — приглашали они.— Ох, какая ло­мота в костях! И мы схватили ревматизм, как и старый шкаф. Ревматизм в пояснице!

Наконец мальчик попал в комнату с выступом на улицу. Тут сидел старичок хозяин.

— Спасибо за оловянного солдатика, дружок! — сказал он.— И спасибо за то, что зашел проведать!

«Так, так!» или, скорее, «крак, крак!» закряхтела вся мебель. Стульев, столов и кресел было так много, что они чуть ли не выглядывали друг у дружки из-за спины, чтобы посмотреть на мальчика.

На стене висел портрет молодой дамы с красивым живым лицом, но причесанной и одетой по старинной моде: волосы напудрены, платье колоколом. Она не сказала ни «так», ни «крак», а только ласково посмотрела на мальчика, и он сразу же спросил у старика:

— Где ты ее достал?

— Напротив, у старьевщика,— отвечал тот.— Там много таких портретов, но никому до них дела нет: никто не знает, с кого они писаны, все эти люди давным-давно покоятся в земле. Вот и эта дама умерла лет пятьдесят назад, но я знал ее.

За стеклом под картиной висел букет сухих цветов. Им, верно, тоже было лет под пятьдесят, такие старые они были на вид.

Маятник больших часов качался взад и вперед, стрелка двигалась по кругу, и все в комнате старело с каждой мину­той, само того не замечая.

— У нас дома говорят, что ты ужасно одинок,— сказал мальчик.

— О, меня постоянно навещают воспоминания прошлого… Они приводят с собой столько знакомых лиц и образов! А те­перь вот и ты навестил меня! Нет, мне хорошо!

Й, старичок снял с полки книгу с картинками. Тут были целые процессии, диковинные кареты, каких сегодня уже не увидишь, солдаты, похожие на трефовых валетов, ремеслен­ники с развевающимися цеховыми знаменами. У портных на знаменах были изображены ножницы, поддерживаемые двумя львами, а у сапожников не сапоги, а двуглавый орел — са­пожники ведь делают все парные вещи.

Да, это была книга так книга!

Старичок хозяин пошел в другую комнату за вареньем, яблоками и орехами. Нет, в старом доме было чудо как хо­рошо!

— А я здесь не выдержу! — сказал оловянный солдатик, стоявший на сундуке.— Тут так пусто, так печально. Нет, кто привык к жизни в семье, тому здесь не житье. Я здесь не выдержу! День тянется здесь без конца, а вечер и того дольше. Тут не услышишь ни приятных бесед, какие вели, бывало, твои родители, ни веселой возни ребятишек. Нет, старый хозяин так одинок! Ты думаешь, его кто-нибудь целует? Гля­дит на него ласково? Устраивает у него елку? Ничего у него нет впереди, кроме похорон. Я здесь не выдержу!

— Ну, полно! — сказал мальчик.— По-моему, здесь чудес­но. А еще сюда приходят старые воспоминания и приводят с собою столько знакомых лиц!

— Не видал, не знаю! — отвечал оловянный солдатик.— Я здесь не выдержу!

— Должен выдержать! — сказал мальчик.

Тут в комнату вошел сияющий хозяин с отменным ва­реньем, яблоками и орехами, и мальчик думать забыл об оло­вянном солдатике.

Веселый и довольный, вернулся он домой. Проходили дни и недели. Мальчик просил слугу кланяться хозяину старого дома, и тот просил кланяться в ответ, и вот мальчик опять отправился к нему в гости.

Резные трубачи затрубили: «Ту-ру-ру! Мальчик идет! Ту-ру-ру!» Рыцари на портретах забряцали мечами и доспехами, дамы зашелестели платьями; свиная кожа заговорила, а ста­рые кресла заскрипели и закряхтели от ревматизма в поясни­це: «Ох!» Словом, все было как в первый раз, потому что часы и дни в старом доме шли один как другой, без всякой перемены.

— Я не выдержу! — сказал оловянный солдатик.— Я уже плакал оловом. Здесь чересчур тоскливо. Отправьте меня луч­ше на войну, пусть я лишусь рук и ног — все-таки перемена. Сил моих больше нет! Теперь я знаю, как это приходят старые воспоминания и приводят с собой знакомые лица! Меня они тоже посетили, и, поверь, им не обрадуешься! Особенно если они зачастят. Под конец я чуть не спрыгнул с сундука. Я видел тебя и всех твоих, вы все стояли передо мной как живые. Было то самое воскресное утро, ты помнишь. Все вы, ребя­тишки, стояли в столовой и пели. Мать и отец стояли радом. Вдруг дверь отворилась, и вошла ваша двухгодовалая сестренка Мария. А ей стоит только услышать музыку или пение — все равно какое,— сейчас нее в пляс. Вот она и давай танце­вать, только никак в такт не попадет — вы пели так протяжно. А она вытянет шейку и то одну ножку поднимет, то другую — нет, все не ладится! Я не удержался, засмеялся про себя да и кувырк со стола! Набил себе шишку, до сих пор не прошла, и поделом мне. И еще много чего вспоминается мне. Все, что я видел, слышал и пережил у вас дома, стоит у меня перед глазами. Так вот, оказывается, какие они, эти воспо­минания, вот что они приводят с собой… Скажи, вы по-прежнему поете по воскресеньям? Расскажи мне что-нибудь про малютку Марию! И еще — как поживает мой товарищ, второй оловянный солдатик? Вот счастливец! Нет, нет, я про­сто не выдержу!

— Я тебя подарил! — сказал мальчик.— И ты должен оста­ваться тут! Как ты этого не понимаешь!

Вошел старичок со шкатулкой, доверху набитой разными занятными вещами: баночками для белил и притирок, старинными картами — таких больших, расписанных золотом, теперь уж не увидишь. Старичок отпер для гостя и большие ящики старинного бюро, открыл клавикорды, на крышке которых из­нутри был нарисован ландшафт. Инструмент издавал тихие дребезжащие звуки, а сам хозяин напевал при этом какую-то песню.

— Это она певала когда то! — сказал старичок, кивнув на портрет, купленный у старьевщика, и глаза его заблестели.

— Хочу на войну! Хочу на войну! — во все горло закри­чал оловянный солдатик и бросился с сундука на пол.

Куда же он девался? Искал его и сам старичок хозяин, искал и мальчик — нет нигде, да и только!

— Ну, я найду его после! — сказал старичок, но так и не нашел. Пол был весь в щелях, солдатик упал в одну из них и лежал там, как в открытой могиле.

День прошел, и мальчик вернулся домой, и прошла неделя, а за ней и еще несколько недель. Окна замерзли, и маль­чику приходилось дышать на стекло, чтобы оттаял глазок, и можно было взглянуть на старый дом. Снег запорошил все завитушки и надпись на балке, завалил лестницу — дом стоял словно нежилой. Так оно и было: старичок, хозяин его, умер.

Вечером к старому дому подъехала повозка, на нее поста­вили гроб и повезли старичка за город — его должны были похоронить в фамильном склепе. Никто не шел за гробом — все друзья старика давным-давно умерли. Мальчик послал вслед гробу воздушный поцелуй.

Несколько дней спустя в старом доме назначен был аукцион. Мальчик видел из окна, как уносили старинные портреты рыцарей и дам, цветочные горшки с ослиными ушами, ста­ринные стулья и шкафы.

Все это разошлось что куда. Портрет дамы, купленный в лавке старьевщика, вернулся туда же да так там и остался никто ведь не знал этой дамы, никому не нужен был ее портрет.

А весной снесли и сам старый дом — эту развалюху, как говорили люди. С улицы можно было видеть комнату, обитую свиной кожей, которая была порвана и свисала клочьями. Зелень террасы густо обвивала падающие балки. А потом место это расчистили совсем.

— Вот и отлично! — сказали соседние дома.

Вместо старого дома появился новый, с большими окнами и ровными белыми стенами. Перед ним, там, где стоял старый дом, разбили садик, и виноградные лозы потянулись оттуда к степе соседнего дома. Перед садиком поставили железную рехнетку с железной калиткой. Все это выглядело так красиво, что прохожие останавливались и глядели сквозь решетку. Воробьи стайками усаживались на виноградные лозы и чири­кали наперебой, да только не о старом доме — они ведь не могли его помнить.

С тех пор прошло столько лет, что мальчик успел стать мужчиной — дельным мужчиной на радость своим родителям. Он только что женился и переехал со своей молодой женой в этот новый дом. И вот он стоял в садике и глядел, как его жена сажала в клумбу приглянувшийся ей полевой цветок. Посадив цветок, она хотела примять землю пальцами и вскрик­нула :

— Ой! Что это?

Она укололась — из рыхлой земли торчало что-то ост­рое.

Это был — представьте себе! — оловянный солдатик, тот са­мый, что пропал у старика, завалялся-затерялся в мусоре и много лет пролежал в земле.

Молодая женщина обтерла солдатика сначала зеленым ли­стом, а затем своим тонким носовым платком. Какой чудес­ный аромат исходил от него! Оловянный солдатик словно от обморока очнулся.

— Дай-ка взглянуть! — сказал молодой человек, смеясь и качая головой.— Это, конечно, не тот самый, но он напо­минает мне историю с оловянным солдатиком, когда я был еще маленьким.

И он рассказал своей жене о старом доме, его хозяине и оловянном солдатике, которого послал старику, потому что тот был ужасно одинок, и рассказывал он гак точно и живо, что у молодой женщины навернулись на глаза слезы.

— А может, это все же тот самый? — сказала она.— Спрячу его на память об этой истории. А ты непременно покажи мне могилу старика!

— Я не знаю, где она! — отвечал он.— Да и никто не знает! Все его друзья умерли раньше его, никому не было до него дела, а я тогда был еще совсем маленьким.

— Как ужасно быть таким одиноким! — сказала она.

— Ужасно! — откликнулся оловянный солдатик.— Но ка­кое счастье сознавать, что тебя не забыли!

— Счастье! — повторил чей-то голос совсем рядом, но никто не расслышал его, кроме оловянного солдатика.

А был это лоскуток свиной кожи, которой когда-то была обита комната старого дома. Позолота с него вся сошла, и он был похож скорее на сырую землю, но у него был свой взгляд на вещи, и он его высказал:

— Позолота сотрется, свиная кожа остается. Только оловянный солдатик с этим не согласился.