16
На широкой поляне, где в зелёной траве золотом горят весенние тюльпаны, услыхал позади себя Тас-таракай топот копыт. Обернулся и увидел — это скачет на своём игреневом коне молодой красавец каан Чурекей, родной брат Чистой жемчужины.
— Куда спешишь, Тас? — крикнул каан Чурекей, поравнявшись с худым жеребёнком.
— На великий пир в стойбище Байбарака-богатыря.
— Эйт! — крикнул каан Чурекей.— Погиб мой шурин, славный Алып-манаш. Теперь великого ничего больше не увидим.
Тас-таракай голову опустил, слёзы косматыми косицами утирает.
— О чём плачешь, Тас?
— Себя оплакиваю. Был бы я не таков, как есть, мог бы поглядеть на сестру твою Кюмюжек-аару.
— Если моего коня догонишь, сестру мою увидишь, Тас-таракай! Если вместе на пир приедем, на одну кошму с тобой сядем, Тас-таракай! Из одного котла мясо будем есть, из одной чаши араку пить, Тас-таракай! Когда Кюмюжек-аару из аила выйдет Ак-кобенова коня седлать, мы с тобой вместе, Тас-таракай, поглядим на её белое лицо, на её чёрный чегедек, семью шелками расшитый. Этот чегедек надела она в день свадьбы с Алып-манашем. Этот чегедек и теперь не сняла.
Широкой, лёгкой переступью бежит игреневый конь каана Чурекея, вёрсты копытами меряя. Худой жеребёнок тоже спешит-торопится, на ходу спотыкается. Горбатый Тас жеребёнка прутиком подстёгивает, ножками-коротышками по ребрам стучит, поторапливает.
Девятилетний игреневый конь каана Чурекея далеко вперед улетел! Крупной рысью он ровно-красиво неутомимо бежит. Однако тощий лохматый жеребёнок-малыш, хромая да спотыкаясь, борзого коня обогнал, впереди на версту скачет. Каан Чурекей своего скакуна плетью огрел. Игреневый конь, словно беркут, взвился, побежал-полетел, Тас-таракаева жеребёнка стороной обошёл, обогнал, далеко позади себя оставил и всё так же неутомимо впереди бежит.
Жеребёнок кое-как, вприпрыжку, трусит-хромает, головой мотает, ушами перебирает, куцым хвостом оводов отгоняет. Тас-таракай тонкий берёзовый прутик поднял, замахпулся, худой жеребёнок встрепенулся, и вот он опять впереди девятилетнего игреневого коня бежит, копытцами постукивает.
Так, забавляясь, резвостью коней своих похваляясь, прибыли в одно время каан Чурекей и Тас-таракай на стойбище Бай-барака-богатыря.
На стойбище людей — как деревьев в тайге, как муравьёв в муравейнике. В котлах лошади, быки и бараны, дикие козлы и олени целыми тушами варятся. Кайчи на дудках-шоорах, на двухструнных топшуурах, на сладкозвучных камысах играют, густым голосом они громкие песни поют, губами тихо свистят — кукушкам и синицам, шмелям и кузнечикам подражая.
Женщины в круг встали — хороводы водят. Бегуны в быстроте бега соревнуются, борцы силой меряются, всадники конями похваляются. Юноши играми молодецкими гостей радуют. Волками и лошадьми нарядившись, удаль свою показывают. Волк норовит лошадь из табуна угнать, жеребец должен эту лошадь у волка отбить, обратно в табун невредимой пригнать.
А кайчи-песельники горловым суровым голосом петь не устают, о былых временах, былых героев величают, об Алып-манаше они поют: «Никто в беге, бывало, не обгонит его, никто в борьбе, бывало, не осилит его. Ак-кобен — волк, бы~ вало, у Алып-манаша-богатыря никогда лошади угнать не мог…»
Эти песни слушая, Тас-таракай ещё ниже голову опустил. Он мяса жирного не ест, сала тёплого не пьёт, курута копчёного не пробует, мягкой араки не отведывает.