Далеко-далеко, там, где девять рек в один ноток слились, у подножия девяти гор, шумел могучими ветвями синий кедр. Под его шёлковой хвоей, опёршись на крепкий ствол, давным-давно стоял маленький шалаш.

В том шалаше жил пожелтевший от старости, словно дымом окуренный дед. И было у старика три внучки, одна другой краше.

Вот пошёл дед за дровами. Поднялся на лесистую гору, увидел лиственницу с чёрными сучьями.

— Это дерево на корню высохло. Один раз ударь — оно и упадёт.

Вытащил старик из-за пояса острый, как молодой месяц, топор, ударил по стволу. Вдруг, откуда ни возьмись, выскочил страшный зверь да как вцепится зубами в руку!

— Ой, ой! — заплакал старик.— Отпусти меня! Я тебе что хочешь дам.

— Ладно,— отвечает зверь человечьим голосом.— Отдай мне твою любимую внучку.

Пришёл старик домой и говорит старшей внучке:

— Не пойдёшь ли ты к этому зверю? Я слово дал. Оглянулась девушка, увидела зверя.

— Лучше,— говорит,— в воду брошусь! Старик спросил вторую.

— Лучше удавлюсь! — ответила она.

— А ты, Ак-чечёк, мой Белый цветок, не согласишься ли? Младшая внучка подняла голову. Её круглые глаза полны

слёз.

— Что обещано, то должно быть исполнено. Чему быть, то и будет.

И повёл зверь девочку по долинам, по холмам, через реки, сквозь леса.

Пришли они на золотую поляну, где лиственницы всегда зеленеют, где светлый ключ без умолку стрекочет, где кукушка кукует весь год.

На краю этой поляны, под боком у синей горы, увидела Ак-чечек семь сопок, прозрачных, словно лёд.

Страшный зверь подошёл к средней сопке, ударил лапой — распахнулась в ледяной сопке дверь, и открылся белый высокий дворец.

Вошла Ак-чечек. На столах расписные чаши с едой. На стенах двухструнные топшууры и серебряные свирели-шооры. Они сами собой звенят, а невидимые певцы песни поют. На привет они не отвечают, на зов не откликаются.

Стала жить Ак-чечек в сопке, голубой, как лёд, в белом дворце. Внутри нет никого, снаружи страшный зверь лежит, сторожит девочку день и ночь.

Когда Ак-чечек в своём худом шалаше жила, она утреннюю зарю песней встречала, зарю вечернюю сказкой провожала. Теперь не с кем было ей посмеяться, слово молвить некому.

А старшие сестры вышли замуж за метких охотников. Вот надумали они проведать свою маленькую Ак-чечек:

— Если умерла она, мы хоть над могилой холодной поплачем, если жива — домой увезём.

Собираясь в дорогу, жирного мяса нажарили, в дорожные мешки-арчимаки сложили. Араки наварили, в кожаные ташау-ры налили. Оседлали сытых иноходцев и отправились в путь.

Услыхал страшный зверь топот копыт, увидал двух сестёр на резвых конях. Ударил лапой, и сверкающий ледяной дворец обернулся жалким шалашом. На голой земле — облезлые звериные шкуры, у костра — почерневшая деревянная чашка.

Вышла Ак-чечек из шалаша, низко сёстрам своим поклонилась.

— Милая ты наша Ак-чечек,— заплакали сестры,— не нужно было тебе деда слушать… Садись на коня, взмахни плетью — и даже птица быстрокрылая тебя не догонит.

— Слова своего не нарушу,— молвила Ак-чечек.

— Ох, несчастливая ты родилась, Белый цветок! — вздыхали сёстры.— Видно, гордость твоя заставит тебя умереть здесь, в этом грязном шалаше.

Так, причитая и горюя, съели сестры привезённое мясо, выпили араку, крепко-крепко свою Ак-чечек поцеловали, сели на коней и поскакали домой.

А страшный зверь ударил лапой — исчез шалаш, и на его месте стал дворец краше прежнего.

И вот хан той земли задумал женить своего старшего сына. Всем людям велел он прийти на свадебный пир.

Даже Ак-чечек услыхала об этом празднике, даже Белый цветок позвали на пир.

Заплакала она, в первый раз застонала:

— Ах, не петь мне теперь, не плясать больше на праздниках!..

Страшный зверь подошёл к ней, человечьим голосом заговорил:

— Долго думал я, моя тихая Ак-чечек, чем тебя одарить, как наградить,— и положил к её ногам золотой ключ.— Открой большой сундук.

Золотым ключом Ак-чечек отомкнула алмазный замок. Откинулась кованая крышка. Словно кедровые орехи, насыпаны в сундуке серебряные и золотые украшения. Опустила руки в сундук — будто в белой пене утонули руки в мягких одеждах.

Ак-чечек долго одевалась, выбирая. Но и без выбора, если бы она оделась, всё равно прекраснее её нет никого на земле.

Переступила Ак-чечек через порог — у порога бархатно-чёрный конь стоит. Жемчугом украшена узда, молочным блеском сияет серебряное седло, шёлковые кисти висят до земли.

В одежде белой, как раннее утро, Ак-чечек быстро-быстро поскакала на чёрно-бархатном коне. Вот перевалила она через высокие горы, перешла бродом быстрые реки, и слышит Ак-чечек позади себя топот копыт, слышит — голос, густой и низкий, ласковую песнь поёт:

Если стременем воду черпну, Глотнёшь ли?

Если на расстоянии дня пути ждать буду, Придёшь ли?

Обернулась Ак-чечек, увидала юношу. Он сидит верхом на вороном иноходце, на нём шуба, крытая чёрным шёлком, на голове соболья высокая шапка.

Лицо у него, как вечерняя луна,— круглое и розовое, чёрные брови его красоты неописанной.

— Якши-ба, как живёте? — поздоровался всадник.

— Якши, хорошо живу,— отвечает Ак-чечек.— Слерде якши-ба? Как вы поживаете? — и сама слов своих не слышит.

Сердце будто иголкой проколото, по коже мороз пробежал. Глаз поднять она не смеет. Вниз смотрит, видит — ноги юноши вдеты в стремена, медные, большие.

Будто опрокинутые чаши, глубокие эти стремена, как два маленьких солнца сияют.

Если в ладонях воды принесу, Отопьёшь ли? —

опять запел юноша.

Белый цветок и всадник в одно время приехали на великий свадебный пир.

Женщины не мигая на юношу глядят, из тепши-таза мясо вынуть позабыли, чай остывает в чойчойках. Мужчины на Ак-чечек не дыша смотрят. Оборвались их песни, погасли их трубки.

И дед и обе сестры тоже были на этом пиру. Увидели они юношу и вздохнули.

— Если бы наша милая Ак-чечек с нами жила, этот молодец был бы ей женихом,— сказала старшая сестра.

— Когда бы Ак-чечек на этот пир явилась, она и сама к зверю не воротилась бы,— ответила вторая.

Не узнали они свою Ак-чечек в её светлой одежде. Сама Ак-чечек подойти к ним не посмела. Солнце прячется за гору. Ак-чечек садится на бархатно-чёрного коня.

Повод к себе потянула, тихонько оглянулась, на юношу посмотрела, опустила глаза и хлестнула коня.

Вот уж проехала Ак-чечек половину пути и опять топот копыт, и опять тот же голос, мягкий и густой, ту же песнь поёт:

Если на расстоянии месяца пути умирать буду, Вспомнишь ли?

— Хорошо ли время провели? — слышит Ак-чечек. Нежное лицо её стало белым, как сухое дерево. Слова

вымолвить она не может. А юноша нагоняет её, вот-вот поравняется… Ак-чечек коня поторопила, не оглянувшись ускакала.

У голубой сопки она спешилась.

— Здравствуй! — говорит ей человечьим голосом страшный зверь.— Каково было у хана? Каких людей там видала? Кто тебе понравился больше всех?

— Хорош ли был праздник, не знаю. Сколько там народу веселилось — не считала. У большого хана на великом пиру я только одного человека видела, только о нём и думала. Оп ездит на вороном иноходце, носит шубу чёрного шёлка, соболья высокая шапка на голове у него.

Страшный зверь встряхнулся. Со звоном упала безобразная шкура. Тот, о ком Ак-чечек весь день думала, перед ней стоит.

— Добрая моя Ак-чечек — Белый цветок! Это я семь лет страшным зверем был, это ты своей верностью злые чары сняла, злое колдовство разрушила.

А невидимые топшууры и шооры звенели, гремели; смеялись и плакали невидимые певцы, слагая великую песнь. Наши кайчй-песенники её подхватили и нам с любовью принесли.